Головна » 2012 » Жовтень » 13 » Повесть о приходском священнике 8
13:33
Повесть о приходском священнике 8
[ ?]Наконец более-менее разобравшись, я дал возглас. Да, это был не собор и не храм. Звук моего голоса сразу же потерялся в толстых стенах и тупых углах здания и, как показалось, прозвучал глухо и рассеяно. Тётя Нина затараторила третий час, а мне предстояло самое трудное - разрезать Агнец. Выбрав самую приличную просфору, я с большой осторожностью и усилием приготовил Бескровную Жертву. Агнец выглядел маленьким, и душу охватили переживания, а хватит ли Его на всех причастников. Я старался об этом не думать. От прикосновения к металлическим предметам мои руки околели и одеревенели. С ужасом я почувствовал, что они стали совершенно непослушными. Каждение некачественным ладаном наполнило небольшой храм сизым и едким дымом. Старухи закашляли, недовольно забубнили, и кто-то даже пытался открывать двери. Отдав самодельное кадило прислуживающему мне старосте, я отошёл к окну и безуспешно пытался согреть вконец оледеневшие руки, засовывая их под епитрахиль, растирая и согревая их своим дыханием.
Ранее мне ни разу не приходилось слышать пение сельского хора и, признаться честно, начало литургии немного шокировало. Пели недружно, фальшиво и неслаженно. Задрав кверху голову, голосила сорванным сопрано тётя Нина. Первый антифон она, видимо, знала на память, так как смотрела куда-то в потолок, изредка косясь в молебный зал, пытаясь узнать, оценивают ли такое ее старание односельчане. Валька орала, что было сил, в народном стиле, всё время перекрикивая остальных. У бабы Коченки и вовсе отсутствовал слух, и она дребезжала старческим голосом совершенно невпопад, сбивая остальных. Айнара же застенчиво прислонилась к стенке, стояла, опустив голову, открывая рот, но её пения расслышать не удавалось.
- Господи, помоги мне это выдержать, - взмолился я, схватив обеими руками наперстный крест. - Такое испытание выше моих сил!
Во время службы никто и не думал стоять на одном месте и творить молитву. Сначала, старушки расселись на скамейки, потом шепотом, а затем в голос принялись обсуждать последние сельские новости. Глуховатая бабка по прозвищу Сиволапиха то и делала, что громко переспрашивала, создавая шум в конце храма. Бабаиха пару раз сделала ей замечание, да только все зря. Старуха, не обращала никакого внимания на происходящее вокруг, её, в первую очередь интересовали мотивы задержки пенсии и поднятые тарифы на свет, а богослужение проходило мимо нее, да и вообще, складывалось впечатление, что она пришла вовсе не молиться. Пение Херувимской песни, умилили душу. От этого стало вдруг спокойно и радостно. Старушки сложили на груди руки, как перед причастием и, подняв головы к верху, ровным тоном выводили: «Иже Херувимы тайно образующе». Староста смахнул с глаз влагу, застенчиво отвернувшись к стене, Бабаиха грохнулась на колени, даже старая Сиволапиха утихомирилась, сперлась на свою кострубатую клюку и зашевелила губами, видимо молясь о чём- то своём. После каждения, и большого входа, я совершенно не чувствовал рук. Пальцы не слушались, и я решил влить в миску для мытья рук кипяток, развёл его кружкой холодной воды, надеясь таким способом хоть немного отогреться. На миг ощутился прилив тепла, хотя я не различал его силу. Руки покрылись ожогами, но этого я пока совсем не чувствовал. Главное, что окаменелость отошла, и я мог более-менее нормально благословить Дары и причаститься.
На исповедь пошли почти все. Каждая бабулька относилась к этому таинству со своеобразной действенной видимостью. Прихожане подходили к храмовой иконе, прикладывались к ней, потом поворачивались и, кланяясь, трижды просили прощение, на что остальные отвечали: «Бог простит!» Только потом всё выглядело не так душевно и благоговейно. Оказалось, что люди, прожившие больше полувека, совершенно не умеют исповедоваться. Мало того, в них напрочь отсутствует чувство к покаянию. Абсолютно каждый на исповеди говорил одни и те же слова, словно списав, их друг у друга: «Грешная всем,- или же,- словом, делом, помышлением.» Некоторые вообще оправдывались, желая убедить меня, что в жизни они не творят ничего дурного, ибо никого не обижают, не воруют, не убивают. Я пытался им помогать, поправляя, задавая наводящие вопросы, объясняя, что собой представляет исповедь. Да только всё напрасно. Бабки недоумевающее сдвигали плечами, некоторые даже обижались, а иные вообще не понимали, что от них хотят.
- Вы готовились к исповеди?- Спрашиваю.
Старушка кривит губы и равнодушно отвечает:
- Ну…Я говеть пришла. Пост сейчас, вот. Поговеть нужно.
- Что в вашем понимании говеть?- Говорю ей.
Опять молчание, размышление, будто нужно довести сложную теорему, затем ответ, спокойный, безразличный:
- Ну… Споведать грехи, хочу, до чаши подойти.
- Отлично, слушаю вас, какие грехи хотите исповедать?
- … Все. Живём вот, да и грешим. Может, кого обидела, может не так что сказала. А то соседка, зараза, курей своих на мой огород выпускает. Я сколько раз говорила, чтоб ей пусто было, потравлю, видит Бог, потравлю. Так она бесстыжая взяла гуси открыла, а те всю грядку мне объели. Как её только земля носит, да чтоб у неё…
- Постойте, вы исповедоваться пришли, или ругать соседку?
- Я пришла поговеть, говорю же вам, а ещё просить Бога, чтоб соседку мою наказал. Нету спасу от неё, прямо таки всю душу мне вымотала.
- Вы же понимаете, что к исповеди вы не готовы, да и с таким злом в душе, к причастию вас так же не могу допустить.
- Вот те на… Да что же это вы? То есть, как это не допустите? Что же про меня люди скажут? Выходит я такая негодная, что к чаше подойти не смогу!! Ох, Господь с вами, не позорьте старуху, прошу вас. Вы скажите мне как надо, я так и скажу.
Бабка расплакалась, запричитала, а я буквально растерялся. Ведь все говорили одно и то же, исповедоваться никто не умел, да что там не умел, ни у кого даже сокрушения и раскаяния о содеянном не наблюдалось. Да и вообще складывалось такое впечатление, что для этих сельских бабулек служба не больше чем феерическое действие, чтоб не скучно казалось доживать век.
Признаться честно, когда я причащал своих прихожан, у меня сжалось сердце от досады. А ещё от того, что я не могу, по немощи своей донести до их сознания, то как важно для нас причастие и с каким благоговением нужно подходить к Его принятию.
«Тело Христово примите»,- поет хор.
Сердце замирает от этих слов, оледеневшая рука держит чашу, я почти не чувствую её. Холодно и больно, как-то неуютно, но глядя на этих суховатых, порой сгорбленных, покрытых морщинами и сединой старушек, в душе вдруг всё меняется, и я сознаю своё ничтожество рядом с ними. За их плечами долгие годы жизни: война, голод, идеология безбожной власти. Разве я могу об этом сказать, а они через всё прошли, и только Богу одному известно какими были их взгляды на происходящие события. Медленно подходят к причастию мои бабки, кланяясь, смахивая слёзы. И тут со стыдом понимаю, что слишком уж строго относился к ним на исповеди. Им нужно просто объяснять, рассказывать, а они сами примут мои слова в силу своего восприятия. Наверное, не бывает плохих прихожан, бывают только нерадивые священники.
Вот первая подходит Пелагея Никитична. Отец и три её брата погибли на войне, а мама в 49 умерла от воспаления лёгких. Всю жизнь Никитична прожила одна, получилось как-то, что и замуж не вышла. За ней Макаровна. В войну они с матерью и старшими братом и сестрой прятали у себя раненого офицера. Каратели из наёмников, сожгли их дом вместе со всеми, ей чудом удалось сбежать. Потом она пряталась два месяца в лесопосадке, питаясь дикими грушами, ежевикой и корнями лесных растений, пока её не заметили партизаны. Удивительно, но следом за Макаровной шла баба Зоя Мишутина. Это именно её родной брат Пашка, кривой на один глаз, служивший в карательном отряде, принимал участие в жестоком убийстве родственников Макаровны. Когда фашисты оставили деревню, Пашка исчез, но года через три после войны, пришёл назад в село. Долго скрывался по погребах, а Макаровна, очень сдружившись тогда с Зоей, носили ему еду. Удивительные люди. Казалось, ненависть должна была переполнять сердце несчастной девочки, на глазах которой, погибла её семья, и он, Пашка являлся одним из виновников этого чудовищного варварства. Но она носила ему еду, помогала прятать, сострадая, как человеку. Баба Зоя потом рассказывала, что Пашка каждый раз, когда она приходила, молил её о прощении, а Макаровна только пугалась сильно, брала его за руку и просила не плакать. Ей исполнилось то всего девять лет. Ввиду этого начинаешь понимать, какие чудеса делает милосердие и любовь к ближнему. Даже самое жестокое, озверевшее сердце может она растопить, привести к покаянию, заставит задуматься над своими поступками. Заканчивалась служба. Свечки успели догореть. Староста вынул огарки с самодельных подсвечников, и небрежно бросив их в ржавый судочек, проговорил:
- Ну, вот первая ваша служба, батюшка. Замечу, прошла она более-менее нормально. Людей пришло немало. Только вы уж слишком строго к старушкам. Их уже не переделаешь, а приход сохранить нужно.
Я это и сам прекрасно понимал. С большим трудом снимая облачение непослушными руками, спросил у Григория Васильевича:
- А что с отоплением то? Холодно очень, неуютно. Служить совершенно невозможно.
- Холодно…- Почесал затылок староста.- Так ведь деньги нужны, причем немалая сумма. Тогда газ можно включить. Только наша парафия такое не потянет. В месяц, сами понимаете, прийдёться отваливать тысячи полторы, а то и более. Куда нам.
- А если печки топить?
- Можно, но опять же, дрова требуются. Я на следующее воскресение приду пораньше, пару поленец раскурю, всё же дух пойдёт. Не переживайте…
Как тут не переживать. Понятно стало, что в Покровском приходе, на мои плечи свалилось сразу множество проблем. Не такие они не разрешимые, да только вот всё прийдеться решать самому.
Переглядів: 433 | Додав: Master_Lee | Рейтинг: 0.0/0